Садон засыпает

Около девяти утра во двор между двумя хрущевками выходят и останавливаются в ожидании несколько стариков. В середине октября, когда в Садоне минус два градуса, на женщинах — босоножки, на мужчинах — расстегнутые рубашки. «Каед аербаласдзысты дзул? Басыдтаен», — жалуется один пенсионер другому на осетинском. Это значит: «Когда уже наконец приедет хлеб? Я замерз». На осетинском здесь между собой говорят почти постоянно, хотя при желании и с неместными спокойно переходят на русский.

Люди ждут машину, которая опаздывает уже на пятнадцать минут. Так тихо, что можно услышать, как кто-то в домах смотрит телевизор или гремит посудой.

Вместе с людьми во дворе собрались бродячие собаки. Тоже ждут чего-то. Их так много, что сложно сосчитать — больше десятка. За животными никто не убирает, темные пятна на асфальте образуют целые узоры. Но собак здесь знают, любят и не боятся: они подбегают к жителям Садона, виляя хвостом, лижут им руки. Те в ответ треплют собак по загривку.

 — Едет, едет! — те, кто вышел на улицу, кричат тем, кто остался в квартирах. Из подъездов начинают подтягиваться соседи.

Хлеб в Садон привозят только три раза в неделю. Некоторые берут сразу по несколько буханок. Иногда доставляют также овощи, молоко, яйца. К машине спешат со всех сторон. Оживление длится минут десять, потом все расходятся, и снова становится тихо.

Садон построен на склоне гор, от которых начинается Большой Кавказский хребет. Двести лет назад бельгийские промышленники обнаружили, что в этих возвышенностях есть свинец, серебро и цинк, и договорились с Российской империей о совместном строительстве шахт. Так появился поселок.

При бельгийцах в Садоне жили более четырех тысяч человек. Для них построили дома из камня, типичные для европейской архитектуры. В советское время здесь появились новые жилые дома, дом культуры, магазины, детский сад и больница. Но еще в советское время выработку стали сокращать, и население тоже стало сокращаться.

В 2002 году в Садоне случилось наводнение — вода в реке Садонка после июньских ливней поднялась на десяток метров. Нижние этажи многих домов затопило. Шахты тоже.

В ночь наводнения в доме культуры была дискотека, вспоминает Заира Чернышова, ей сейчас 81. Ее сын был ведущим на танцах, пришел домой в два часа ночи — потому Заира в ту ночь не спала. «Слышу странный звук и не могу понять, что такое, — рассказывает она. — Выскакиваю, выглядываю с лоджии. Вижу — гроб красный плывет по воде, а сзади — машина». Как выяснилось позже, гроб принесло течением с кладбища — размыло могилы.

После того, как вода отошла, власти приняли решение рудники не восстанавливать. Людей переселили в ближайшие города. Но уезжать согласились не все. Оставшиеся двадцать человек живут в трех сохранившихся пятиэтажках — полукруглой, построенной еще бельгийцами, и двух хрущевках. Ближайший магазин находится в трехтысячном Мизуре, куда три раза в день ходит микроавтобус.

После наводнения, считает Чернышова, шахты надо было восстановить, а разработку недр — продолжить. «В 58-м году тоже такое наводнение было, — говорит Заира. — Тогда солдат привезли и всё вычистили. А в этот раз хотели от нас скорее избавиться. Тем, кто карманы набил, уже нечего было здесь делать». «Там такая руда была! — продолжает женщина. — Гора [ночью] блестит вот такими полосками!»

Заира Чернышова кладет на стол хлеб с утренней машины и сервелат, купленный в Мизуре. В чайнике на электрической плите закипает вода. Кроме стола, табуреток и плиты на кухне есть лишь металлическая раковина, прикрепленная к стене. В одной из двух комнат — два старых дивана и маленький телевизор «с попой».

Заира не живёт в Садоне постоянно, но часто бывает здесь, приезжает вне зависимости от времени года. Объясняет, что отсюда родом ее родители, отсюда на фронт в Великую Отечественную войну ушел — и не вернулся — отец. «Меня не станет, но вот увидите, Садон еще будет греметь», — уверена Чернышова. «Кто только к нам не приезжал! Индия практику проводила, Чечня, Кабарда — какой только нации не было», — рассказывает Заира. Вспоминает, что были и негры. Когда увидела их первый раз, задумалась: «У них ладони белые, интересно, а еще в „одном месте“ они тоже белые?» Не сумев совладать с любопытством, Заира, тогда еще молодая работница-комсомолка, пробралась в мужскую баню. Убегала с «места преступления» через окно.

Ещё в Садоне Чернышова присматривает за квартирами сыновей, хотя те уже умерли — один из-за болезни, второй погиб в аварии. Делает это «на всякий случай». На дверях квартир сыновей сейчас висят замки — как и на большинстве помещений в пятиэтажках.

Сегодня у Заиры в Садоне еще одно дело. Через квартиру на ее балкон и обратно ходят рабочие. Они приехали в поселок, чтобы установить на здании металлические водосточные трубы. Рабочих, по словам Заиры, нанял один из уроженцев Садона — он сейчас живёт в Красноярске, хорошо зарабатывает. «Нас не забывает, приезжает регулярно», — говорит женщина. Он же недавно починил в доме крышу и водопровод, который перестал работать после наводнения — так как в домах почти никого не осталось, трубы срезали. Меценат из Красноярска протянул новые трубы от реки — но не под землей, а по стенам домов. Зимой вода в них замерзает. Горячей воды нет до сих пор. Греть ее приходится самим, с помощью домашних электрокотлов.

Заира полжизни проработала в шахтной лаборатории — в отделе контроля качества готовой продукции. Ее муж был шахтером. Она — осетинка, он — русский. Говорит: «Половина родственников от меня отказались — как это так, я за русского вышла». Сейчас Заира одна — супруг умер еще в нулевых.

В квартире у нее стоит обогреватель — трубы централизованного отопления в доме тоже срезаны. Из коммунальных услуг в поселке осталось только электричество. Недавно, рассказывает Чернышова, «какие-то коммунальщики» отключили от электроснабжения пустующие квартиры — те, где на дверях висели замки. Также «отрезали все фонари» на улице, и сейчас ночью в поселке темно.

Около года назад из Садона перестали вывозить мусор. Теперь местные жители сваливают его к речке — той самой, из-за которой здесь двадцать лет назад почти остановилась жизнь.

После обеда становится теплее. Скамейку у одного из подъездов занимают по-домашнему одетые мужчины. Они ставят на землю рядом с собой несколько полуторалитровых пластмассовых бутылок пива, купленных с пенсий. Один из них — 44-летний Юрий. Он пытается общаться с окружающими, но понять его сложно из-за проблем с дикцией. Кроме того, по-русски мужчина говорит плохо, только по-осетински. Юрий с кем-то путает нашего фотографа и презрительно щурится, показывая на него пальцем: «Алкаш». Все смеются.

У мужчины синдром Дауна. Соседи зовут его Юриком и разговаривают как с ребенком: «Юрик, ты молодец, что принес палки, но мы не будем сейчас жечь костер, отнеси обратно», «Юрик, сядь, покури», «Юрик, иди домой, отдохни». Одна жительница говорит, что Юрий отличается «колоссальным везением» — всегда находит того, кто бесплатного отвезет его в Мизур за семь километров — это ближайшее место, где продают алкоголь. Местные шутят — мол, считается, что люди с синдромом Дауна не употреляют алкоголь и живут недолго, а вот Юрик — пьющий, потому столько и протянул.

В советское время за продуктами ездили не отсюда, а сюда. У шахтерского поселка было, как здесь говорят, «московское обеспечение»: когда в других городах нельзя было достать дефицитные товары, потому что их отправляли в Москву, в Садоне как шахтёрском, стратегическом поселении имелось всё то же, что и в столице. «Здесь было замечательно, — говорит жительница Садона Залина Хлоева. — Мы жили как у бога за пазухой, никогда ни в чем не нуждались. У нас был большой-большой магазин, и к нам все ездили за товарами — с Владикавказа, с Алагира». «И с России приезжали работать сюда», — подтверждает другой местный житель Аслан. Шахтеры, если немного подкопят, покупали машины — настолько хорошо получали.

Залина Хлоевоа, которую мы встретили на улице, подрабатывает бригадиром «на картошке». Пенсия — восемь тысяч рублей, а за каждую смену в поле платят тысячу. Свободное время Залина проводит с соседями во дворе. Можно обсудить все новости, а если спуститься к краю поселка, там неплохо ловит интернет. Этот пятачок — место притяжения всех садонцев со смартфонами.

Хлоева говорит, что вместе с соседями собирается устроить во дворе дискотеку — как делали прежде в ДК. Шутит, конечно — возраст уже не для танцев. Сейчас, по словам Залины, в Доме культуры «только коровы». У входа в здание — полукруглое крыльцо с высокими колоннами, потемневшими от времени. Летом внутри на потрескавшемся кафельном полу, закрыв глаза, лежат коровы. Как рассказывают местные, животные принадлежат племяннице Чернышовой. Она работает на почте в Мизуре и иногда привозит в Садон свежие газеты.

Залина Хлоева после наводнения жила в Центральной России, но в 2011 году вернулась в Садон. Живет здесь постоянно. Объясняет: «Я здесь родилась, выросла. Не знаю, почему, но потянуло домой». Ее родители на выходные также приезжают сюда. Залина говорит, многие так: «Кто во Владикавказе, кто в Краснодаре, кто в Подмосковье живет, а летом всё равно в свои квартиры возвращаются. Это место не забывается».

Из шахтеров, которых переселили, «девяносто процентов поумирали», утверждают местные жители. Как здесь объясняют, люди привыкли к горному воздуху и не смогли адаптироваться в новом климате: «Тем более в Алагире — там же сырость. Разве можно было их куда-нибудь отсюда?..»

Глава Северной Осетии Вячеслав Битаров родом из соседнего поселка. По словам Заиры Чернышовой, он учился в параллельном классе с одним из ее сыновей. Местные утверждают, что поселку чиновник не помогает, в отличие от «спонсоров». Кроме того, кто оплатил установку водосточных труб на пятиэтажках, есть и другие, с чьей помощью в Садоне поправили оградку на кладбище, обновили табличку при въезде в поселок, латают крыши. Местные говорят, что успешные выходцы отсюда строят рядом коттеджный поселок — уже ровняют под него площадку. Если дома появятся, в Садоне может начаться совсем другая жизнь. Впрочем, это не всем по нраву. «Садон — не проходной двор», — говорит Фатима, одна из самых «молодых» местных жительниц, та самая, которая держит коров.

Вечером в садонском дворе снова становится безлюдно. Слышен только шум реки. Настолько сильный, что заглушает воду, которая круглосуточно льется во дворе из изогнутой металлической трубы, идущей от жилого дома. Вода скапливается в ржавой бочке. Рядом, на подставке, прикрепленной к трубе, стоит общая металлическая кружка. Пьют из нее все местные жители.