Безвылазный забой

После увольнения с горноспасательной станции при шахте «Анжерская» 50-летний Василий Петунин первым делом хотел сходить в отпуск. Его у мужчины не было тридцать лет, что он работал в рудниках. Так продолжалось бы и дальше, но в 2014 году объявили, что его шахту — последнюю из шести в Анжеро-Судженске — скоро закроют. Отдохнуть получилось только три дня. Бывший начальник Василия позвонил на шахту «Анжерская Южная» в полутора часах езды от Анжерки (так местные называют Анжеро-Судженск), узнал о вакансиях и предложил мужчине устроиться туда. Через три дня после сокращения Петунин вышел на смену электрослесарем во вспомогательном горноспасательном отряде.

Василий считает, ему повезло. Не сидел без дела, устроился сразу — хоть и слесарем, а не спасателем, как раньше. Кто-то из бывших коллег нашел ставку только в Березовском — городе в 75 километрах от Анжеро-Судженска. Другие каждый день ездят в Кемерово — дорога туда и обратно занимает четыре часа. Но и это не худший вариант, самый плохой — остаться работать в сорокатысячной Анжерке, считает Петунин. Например, на заводе, где делают технику для шахт и разрезов, получают в среднем 20−30 тысяч рублей в месяц — как и почти везде в городе. «Работяги спрашивают регулярно, когда будет повышение, — объясняет Василий. — А директор отвечает, что не видит смысла зарплату поднимать. Всё равно в Анжерке больше не получите».

«За ворота» Петунина отправили за десять месяцев до пенсии, рассказывает он. Хотя «уголь был коксующийся у нас, очень хороший и дорогой, шел на металлургию, вооружение». Теперь пять дней в неделю, в 05:45 он садится в служебный автобус, в начале восьмого добирается до работы, переодевается и спускается в забой на восемь часов. Домой возвращается под вечер. Так — уже шесть лет подряд.

К новому распорядку Василий привыкал около года. Раньше путь на работу занимал несколько минут. Служебная квартира, где по сей день Василий живет с женой, находилась на территории спасательной станции. Ее здание — сейчас в нем расположена скорая помощь — видно из окна квартиры. В случае чего, за минуту нужно было собраться и сесть в машину, а дальше — два километра до одной шахты и пять до другой.

Больше всего Василию, впрочем, запомнилась операция в другом регионе — в Чите. В 2006 году там загорелся золоторудная шахта. «Прихожу домой, а жена только из Сочи прилетела, за стол меня тащит: „Садись, поешь, давай поговорим“. Мне и посмеяться хочется вместе с ней, и времени нету. За полчаса собрался — и в аэропорт Кемерова на самолет». Работали четыре дня — выносили трупы и выживших: «Рудник старинный, узкий, спускались по двое. Страшновато было». Тогда спасли 39 человек, 25 шахтеров погибли. Губернатор Забайкальского края объявил траур, а каждому спасателю распорядился вручить именные часы — их получил и Петунин. Позже за участие в читинской операции его наградили медалью «За спасение погибающих».

«Служба была очень достойная, ценилась и уважалась и простыми людьми, и другими шахтерами, — считает бывший спасатель. — Хотя шахтеры со спасателями не слишком дружили, „сметанниками“ нас называли. Это потому, что мы приезжали и всю сметану съедали — быстро ведь и калорийно». Василий также вспоминает бесплатное горячее питание, высокую зарплату и обязательный сончас. Сейчас, по его словам, всего этого у него нет.

Полвека назад, говорит анжерская журналистка Ольга Дроздова, люди приезжали в Анжеро-Судженск за комфортом небольшого, но благополучного города. С 30-х годов прошлого века население города росло и к 1990-м годам увеличилось с 30 до 112 тысяч человек. В городе были стадионы, кинотеатры, один из лучших в Кузбассе спорткомплексов, театр и музей. Садиков, школ и магазинов, а главное, работы, хватало. На шести шахтах и одном разрезе работали десять тысяч человек. Также можно было устроиться на работу на одном из семи заводов, двух обогатительных фабриках и автобазе. «Такая атмосфера была, что все за одного, — говорит Дроздова. — Встречались, общались, помогали друг другу. Сейчас уже не то».

После закрытия шахты в 2014 году правительство России включило Анжеро-Судженск в список моногородов с самым сложным социально-экономическим положением. Люди начали уезжать из Анжерки, и за 30 лет население города уменьшилось почти на 44 тысячи человек: по данным переписи населения 2020 года, в городе осталось 68 тысяч жителей.

«Всё надеялись мы, что найдутся инвесторы, найдется какой-то выход, — говорит Дроздова. — Но нет, выхода не нашлось. Если отец еще говорил, что мои дети будут с углем работать, то я говорю — нет, не будут. Растить детей в Анжерке можно, даже удобно. Уровень базового образования тут нормальный, город компактный. Но путевку в жизнь детям здесь не дать, перспективы нет. Дожитие идет в Анжеро-Судженске, иначе ситуацию и не назовешь».

35-летний Артем Доронцов раньше жил в Кемерово. Из столицы Кузбасса в Анжерку перебрался по семейным обстоятельствам. Сейчас они же мешают уехать: нужно помогать родителям и бабушке с дедушкой.

Времена, когда в Анжерке ещё добывали уголь, Артем не застал — по его воспоминаниям, Анжеро-Судженск всегда был небогатым городом с низкими зарплатами. Говорит, он был бы рад, если бы здесь вновь заработали шахты: «Не пришлось бы мотаться никуда. Приехал на машине, отработал — и домой». Сейчас же мотаться приходится за три с половиной тысячи километров — шахта, где работает Доронцов, находится недалеко от города Нерюнгри в Якутии. На вахту Артем летает не ради высокой зарплаты, а по необходимости — полгода назад его шахта в Березовском стала командировать туда сотрудников.

Вахта длится месяц. Шесть дней в неделю на восемь часов мужчина уходит в забой. Он проходчик — прокладывает пути в шахте, бурит породу специальной установкой, укрепляет стенки забоя. Живут шахтеры в общежитии на территории рудника, по четыре человека в комнате. Рядом столовая. На быт и условия труда Доронцов не жалуется — привык. В единственный выходной обычно ездит в Нерюнгри: «Съездишь туда, возьмешь пивка попить, робу постираешь. А больше и делать нечего. Приезжаешь в общагу и спишь». Возможностей карьерного роста мало — «если они и есть, то сам не захочешь». Начальнику участка, например, могут позвонить даже ночью, и нужно «подрываться» и ехать.

Уйти с шахты на другую работу Артем не может — говорит, потому что «в кредитах и ипотеке, а другого варианта с такой же зарплатой нет». У мужчины жена и маленький ребенок. На вопросы про отношение семьи к командировкам отвечает сухо — мол, не рады, скучают, но понимают, что других вариантов нет.

Артем считает, что сырья в шахтах Анжеро-Судженска хватило бы еще на много лет, и закрыли их по политическим причинам. «Тулеев начал Анжерку гнобить», — поясняет он. Среди местных шахтеров ходят такие слухи — будто последние работающие шахты в городе бывший губернатор Кемеровской области закрыл в отместку за «рельсовую войну».

Она прошла в нескольких регионах страны в конце 90-ых годов. Горняки требовали выплатить им долги по зарплате и перекрывали железнодорожные магистрали. В Анжерке на жд-пути вышли не меньше тысячи шахтеров, пенсионеров, бюджетников и безработных. По рельсам пропускали электрички и поезда с гуманитарной помощью для шахтеров, но движение грузов на Дальний Восток остановилось. Федеральный центр протесты игнорировал. Аман Тулеев старался быть посредником между протестующими и столицей: уговаривал шахтеров сойти с рельс, одновременно добиваясь экономической самостоятельности Кузбасса.

В конце мая в бастующую Кемеровскую область прибыла комиссия во главе с зампредом Правительства Олегом Сысуевым. Ей приходилось подписывать требования протестующих без раздумий: например, в Анжерке Сысуев подписался даже под требованием отставки президента России Бориса Ельцина. Задержанные зарплаты и пенсии были выплачены, люди ушли с рельс. Однако про другие экономические обещания власти вскоре забыли. В июле анжерские шахтеры вновь перекрыли железнодорожные пути, только на сей раз Междуреченск, город на юге Кузбасса, их не поддержал — и поезда пошли по Транссибу через него. «Междуреченск тогда нас предал, — вспоминает журналистка Ольга Дроздова. — Если бы не это, то может и случилась бы политическая вещь. А когда через юг пустили поезда, то можно сколько угодно в Анжерке сидеть и что угодно требовать, никому до этого дела нет».

Исследователь «рельсовой войны» историк Игорь Соловенко говорит, что на научном уровне тему закрытия шахт не исследовал никто. «Есть лишь частные мнения и позиция правительства страны, — объясняет историк. — Официально объявили, что идет реструктуризация отрасли: дотационные и убыточные шахты с опасным для жизни трудом закрывают, открывая вместо них безопасные, технологичные и производительные угольные разрезы».

Почему закрыли шахты в Анжерке, не понимает и 30-летний шахтер Дмитрий Науменков. Угля в рудниках, уверен он, хватило бы еще на много лет — мол, в одной только шахте «Физкультурник», где работала бухгалтером мать Дмитрия, запасов было «еще годков на пятьдесят». Но рудники не возрождают. «Может, держат для чего-то, или какая другая выгода от этого есть», — рассуждает шахтер.

Дмитрий Науменков — из шахтерской династии. Его прадеда возили к руднику на запряженной лошадьми повозке, дед и отец — тоже горняки. Отец на пенсии, но продолжает работать слесарем в шахте. Сам Дмитрий становиться шахтером не планировал. После школы поступил на филологический факультет в филиал кемеровского вуза — «ради корочки». На втором году учебы из-за проблем со здоровьем ушел в академический отпуск. В «академе» решил подзаработать, устроился на шахту горнорабочим. Поначалу приходил домой после смены и падал на кровать от усталости, «ничего не хотел», но со временем привык. В университет из академа Дима вернулся лишь через несколько лет.

Через год работы на шахте пошел учиться в Горный техникум, в 2015 году закончил его, а 2016-м всё-таки защитил диплом филолога с работой по шахтерскому сленгу. Но с шахты не ушел. Наоборот, поднялся до должности проходчика и начал получать в несколько раз больше. Начальник предлагал должность горного мастера, но Дмитрий отказался: «Волокиты много, ответственности. Мастер ведь один на участке, нужно контролировать всё, а забои могут быть в нескольких километрах друг от друга. Чуть что случится, спрос с мастера. А тут я перчатки отряхнул — и пошел домой».

Сейчас Дмитрий работает в Березовском, тоже проходчиком. Зарабатывает 50−60 тысяч в месяц. До коронавируса выходило и восемьдесят, но потом начальство снизило оплату — якобы, потому что их продукцию стали меньше покупать. «Проходчикам нужно минимум тысяч по сто платить, а они наоборот зарплату урезают. Гайки закручивают, но требуют отработать как при полноценном окладе», — возмущается Науменков. По его словам, березовскую шахту тоже готовят к закрытию в 2022 году — «зарплаты режут, материалов новых не везут, и вообще ничего сильно хорошего не происходит».

С шахты Дмитрий планирует увольняться. Хотел уйти еще несколько лет назад, но мать уговорила доработать десять лет, чтобы выйти на пенсию в пятьдесят. До заветной десятки ему остался лишь год. «Не хочу в шахте свое здоровье оставлять, я еще семье нужен, родителям и жене с сыном, — рассуждает шахтер, постоянно приговаривая „вот так вота“. — У меня пока только колени от работы в воде болят, а вот у кого стаж побольше, легкие забиваются пылью, руки трясутся от отбойника и спина не дюжит».

Почти все родственники Димы его решение одобряют, хотя сами провели по полжизни в забое: «Беги, говорят, не затягивай». Коллеги тоже относятся с пониманием, поддерживают, хоть и смеются, потому что все приходили на шахту с мыслью: «Отработаю десятку и уйду».

Другого Анжеро-Судженска Дима почти не помнит. Знает о нем только по рассказам деда, отца и дяди. Говорит, сейчас в Анжерке молодым заниматься нечем, самое доступное развлечение — «по улице шататься, пивко пить, наркоманить». Вместе с женой и сыном мужчина хочет уехать в Екатеринбург и открыть там свое дело. Какое, пока не говорит, но точно «на гора», то есть на поверхности земли. Со сроками переезда тоже пока не ясно: планируют переехать после того, как продадут двухкомнатную квартиру, в которой сейчас с супругой доделывают ремонт.

Науменков не жалеет, что шахтерская династия закончится на нем. Говорит: «Овчинка выделки не стоит. От этого никаких плюсов — ни зарплаты нормальной, ничего. Своих детей в шахту — никогда».